– Они убьют вас, – сказал он, – если вы не заплатите им за их кровь...
Малко в изнеможении прислонился к стене «диспансера». Комната буквально вся была в крови, ею были запачканы стены, потолок, кушетка. Полки обоих холодильников были пусты. Пол был покрыт разбитыми флаконами и кровью, от этого запаха тошнило. Как будто находишься на бойне или в пакистанском университете.
С патетическим видом, дряблый, мерзкий, с осколками стекла повсюду – в волосах, на одежде, на коже – Берт Марней прижимал к сердцу чудом уцелевший флакон, который он смог вырвать у Малко. Прислонившись к столу, он растерянно смотрел на осколки, пятна крови.
Затем он с ненавистью взглянул на Малко:
– Если бы я не был таким трусом, я заставил бы вас пустить мне пулю в голову, – сказал он. – Но у меня еще осталась бутылка виски. Я предпочитаю выпить ее и дожидаться завтра, когда местная публика придет перерезать мне глотку. А теперь убирайтесь...
Казалось, пистолет в руке Малко потяжелел. В течение пятнадцати минут он крушил все подряд, методично, с жестокостью. По Марней никак не реагировал. Как будто его оглушили.
– Отведите меня к Жакмелю, – повторил Малко. – У вас не будет никаких неприятностей, через час у вас будут три тысячи долларов.
– Убирайтесь! – проревел Марней.
Изо всех сил он бросил последний целый флакон в Малко, но тот с трудом успел пригнуться. Флакон разбился о дверь. Раздавленный, Марней покачал головой:
– Вы всего лишь болван. Может быть, мне удастся ускользнуть от типов из Ла Салин, но от Жакмеля я не отделаюсь.
– Ладно.
Малко открыл дверь. Относительно свежий воздух был приятен. Он обернулся. Марней и не пошевелился.
– Я приду посмотреть, как они придут завтра утром, чтобы перерезать вам глотку, – сказал он. – Когда они потребуют своих денег.
Видя, что Малко уходит, американец внезапно опустил плечи.
– Вы ведь не бросите меня, – сказал он. – Вы блефуете, правда?
Он подошел к двери. Из рубашки у него торчал живот. От пота у него образовались на шее красные пятна, его веснушки стали еще виднее.
Малко удалялся широким шагом.
Только в нескольких метрах от машины Джона Райли Берт Марней нагнал его. Брызгая слюной, с патетическим видом, он вцепился Малко в плечо.
– Одолжите мне эти бабки, – захныкал он. – Я верну вам, я подпишу любой договор, что угодно. Ведь вы не хотите, чтобы я сдох?
Он был настолько возбужден, что у него опять вывалились в грязь два зуба. Марней продолжал сюсюкать, даже не помышляя нагнуться за ними.
У Малко мелькнула надежда. Наконец, Берт Марней раскололся. Он перебил его:
– Я уже сказал вам, что мне нужно. До свидания.
Он ускорил шаг. Берт Марней отпустил его только тогда, когда он садился в машину, и, запыхавшись, он вдруг пробормотал:
– Ладно, ладно. Приходите завтра утром с деньгами, после девяти часов.
Быстро развернувшись, он пошел к «диспансеру». Малко сел в «тойоту».
– Пришло время молиться за меня, – сказал он Джону Райли.
Он был уверен, что Берт Марней сделает невозможное, чтобы разыскать Габриеля Жакмеля – на карту была поставлена его жизнь.
Затем придется иметь дело с восставшим гаитянином, опасным, как заряженная бомба...
Но это было уже другое дело, ведь ему оставалось только два с половиной дня. И еще при условии, что Амур Мирбале не передумает. Только чудом можно объяснить то, что он до сих пор не гниет в камере Форт-Диманша. Только потому, что ей захотелось заполучить голову Габриеля Жакмеля...
Дом был закрыт, и Малко подумал, что Симона Энш скрылась. В зеркале он увидел приближающийся «понтиак» тонтон-макутов. С того момента, как он «официально» выехал на «мазде» с Радио-Пакс, они неотступно следовали за ним. Он машинально доехал до Петионвиля, чувствуя себя как белка в колесе.
Кроме Джона Райли, он не мог ни на кого рассчитывать в Порт-о-Пренсе. Посольство США стало запретной зоной; таковы были жестокие правила игры. Он подумал о Стейнере, наемнике, захваченном в Судане и брошенном на произвол судьбы «заказчиками». Голова его была пуста, ему хотелось только одного: забыть на несколько часов, что его ожидает.
Снова страх охватил Порт-о-Пренс, как в худшие времена террора Папы Дока. В головах людей отдавались удары, дубинок, которыми убили Сезара Кастеллу и Гуапу...
Вдруг при шуме машины дверь на верху внешней лестницы распахнулась, и на мгновение показалась Симона Энш. Узнав Малко, она распахнула дверь настежь. Макуты остались в своей машине, остановившейся чуть ниже. На голове у Симоны была повязка, делающая ее лицо жестким, но ее расцветшее тело в шортах и блузке понравилось Малко.
– Добрый вечер, – сказала она, – я собиралась спуститься к площади Святого Петра.
– Прятаться уже не имеет смысла, – сказал Малко, – им столько известно.
Внезапно он почувствовал себя очень уставшим. Сколько же приятных моментов он мог провести с этой красивой девушкой! И вся тщетность его миссии стала ясна ему. Но только он понимал это.
Его рука скользнула по бедрам Симоны Энш.
Она еще сильнее прижалась к нему.
– Будьте сегодня прекрасной, – сказал вдруг Малко, – мы забудем все на несколько часов.
Золотистые глаза Малко озарились радостью: древний славянский фатализм побеждал. Бог с ней, со смертью, жизнью нужно пользоваться до последней секунды. Уже много раз в течение своей полной приключений жизни Малко переживал удивительные моменты, в которых мешались смертельный риск и острое наслаждение.
Подняв глаза, Симона сплела руки на его шее.
– Я люблю вас, – серьезно сказала она, – потому что вы хотите спасти мою несчастную страну.